«Улисс» в русском зеркале - Сергей Хоружий

Именно эту восхищавшую его полноту жизненных ролей, полноту человечности, в основе которой – неиссякаемая живость ума и чувств, способность живого отклика на все живое, – Джойсу и хотелось в первую очередь передать в новом для него образе современного Одиссея. Независимо от этого его всегда восхищала и сама поэма Гомера, в которой он видел прежде всего литературный шедевр, образец повествовательного мастерства. «Конструкция „Одиссеи“ несравненна, – говорил он, – надо быть немецким ослом, чтобы находить в ней работу нескольких авторов. Это единая и уникальная вещь…» (Кстати, нынешняя наука, вслед за Джойсом, тоже считает, что гомеров эпос – созданье одного автора, и даже признает его вероятным именем – Гомер.) И наряду со своим героем, «Одиссея» как таковая тоже внесла крупный вклад в замысел, определив построение романа, его композиционный принцип. «Я взял из „Одиссеи“ общую схему, – пояснял Джойс поздней, – „план“, в архитектурном смысле, или, может быть, точней, способ, каким развертывается рассказ. И я следовал ему в точности».

Таковы были главные элементы замысла. Корни же его уходили глубоко. Первые следы мы находим в римском периоде. 30 сентября 1906 года Джойс пишет брату в Триест: он задумал для «Дублинцев» еще один рассказ, который должен называться «Улисс»; прототипом героя будет Альфред Хантер, дублинский еврей. Он смуглолиц, жена его, по слухам, изменяет ему. Джойс говорит, что встречал его один-два раза и просит Станни – а в другом письме свою дублинскую тетушку – прислать ему все сведения о нем, какие найдутся. Ученые полагают, что одна из их встреч была вечером 22 июня 1904 года, когда художник попробовал поухаживать за незнакомой девушкою на улице и был основательно помят ее кавалером, заработав, по собственному свидетельству, «порезы, синяк под глазом и растяжение связок»: после печального исхода Хантер, как впоследствии Блум в 16 эпизоде, помог юноше пообчиститься и добраться домой. Еще одна встреча – 13 июля 1904 года на похоронах Мэтью Кейна (см. Реальный план «Аида»). Судя по названию, вероятно также, что рассказ должен был описывать странствия героя по Дублину. Это – все, что мы знаем о начальном зародыше замысла. Воплощаться он не начал тогда: после двух-трех беглых упоминаний в ближайших письмах, письмо от 6 февраля 1907 года сообщает: «„Улисс“ так и не пошел дальше названия». Следующая веха – 10 ноября 1907 года. В тот период Джойс обдумывал и пересматривал все свои литературные проекты, и Станни услышал от него, что, вернувшись вновь к идее «Улисса», он решил сделать его не рассказом, а небольшой книгой. Ее действие будет проходить в один день, и герой будет по своему типу «дублинский Пер Гюнт»; в другой раз он обозначил этот тип как «ирландский Фауст». Больше о предыстории романа почти нет сведений. Когда и как автор перешел от общей расплывчатой идеи одиссеи как «странствия», равно приложимой к истории Улисса, Фауста и Пера Гюнта, – к идее «Одиссеи» Гомера как принципа композиции и структуры романа нового типа? Когда и как у него возникла схема «Улисса» как повествования в эпизодах, соотносимых с отдельными сюжетами и местами из «Одиссеи»? Когда и чем определились набор и порядок эпизодов? Обо всем этом известно только отрывочно. Но мы знаем, что в том же переломном 1914 году становление замысла уже, в главном, завершено, и в марте автор приступил к его исполнению.

По досадному совпадению, в этом же году разразилась мировая война: событие, на взгляд художника, пустячное и неинтересное, однако влекущее бытовые неудобства. Летом 1915 года, после вступления в войну Италии, австрийские власти начали эвакуацию иностранцев из Триеста, и Джойсу пришлось покинуть пригревший его город, который он уже называл «моя вторая страна». В конце июня он поселяется в Цюрихе – городе, где началась его жизнь изгнанника и где ей суждено будет кончиться через четверть века. Кроме этого перемещенья, трудно указать другие военные бедствия, пережитые им. Доходы его сносны и постепенно растут: помимо «сбыта герундиев», как называл его уроки английского Этторе Шмиц, им помогает состоятельный родственник Норы из Голуэя, Йейтс и другие коллеги добывают различные субсидии, спорадическая помощь мисс Уивер с 1917 года делается регулярной, а с 1918 дополняется стипендией другой меценатки, эксцентрической американской миллионерши Эдит Маккормик. В итоге художник в Цюрихе – завсегдатай уже не дешевых, как в Триесте, а фешенебельных и дорогих ресторанов и кафе. Но что важней – он может не особенно беспокоиться о заработке и целиком погружается в свой роман.

В Цюрихе, где Джойс оставался до октября 1919 года, написана большая часть «Улисса»: с третьего эпизода (два первых были закончены еще в Триесте) и до двенадцатого включительно. Немногие интермедии, разнообразившие каторжный труд, – организация театральной мини-труппы, небольшой скандал, небольшой флирт… – немедленно (хотя, разумеется, не буквально) вбирались в роман, и читатель найдет сведения о них в комментарии к поздним эпизодам – «Циклопам», «Навсикае», «Цирцее». Роману же посвящались, вокруг романа вращались и все его разговоры. В записках триестского литератора Сильвио Бенко приоткрывается немного и сама система его работы: «Он показал мне отдельные листы, на которых заготавливал материал для каждого эпизода: заметки о его построении, цитаты, ссылки, идеи, образчики письма в разных стилях. Когда сырой материал бывал готов, он принимался за написание сплошного текста и обычно записывал весь эпизод быстрей, чем за месяц». Листы с заготовками не были начальною стадией: им предшествовало множество мелких заметок, которые Джойс делал в любое время, в любой обстановке, на любой подвернувшейся бумажной поверхности. Клочки свои он при необходимости исписывал дважды, горизонтально и диагонально, и разбирал потом нацарапанное с лупой; такими заметками на клочках всегда были набиты его карманы и кабинет. Бурлившая литературно-художественная жизнь Цюриха его не касалась. В 1916 году тут началось движение дадаистов, но он не имел с ним никаких связей. Не отразилось на его биографии и соседство с Лениным, коего он встречал в кафе «Одеон».

Когда война закончилась, так и не сумев привлечь ни грамма внимания художника, тот решил вернуться в Триест. Но возвращение не было удачным (что вскоре опять-таки отразилось в романе: одна из тем и «Цирцеи», и «Евмея» – обреченность возвращений как таковых, любых попыток вернуться в прошлое. Впрочем, эта мысль жила у него и раньше, в связи с возвращениями в Ирландию. Ее очевидный архетип – возвращенье Улисса, и, очень вероятно, она была одним из мотивов, питавших замысел романа). Предвоенный дух беззаботного оживленья, круг друзей, близость с братом, беседы с ним о литературе и о своем призвании – ничто не вернулось из этих главных слагаемых его прежнего душевного комфорта. Покуда он осознавал это и строил дальнейшие планы, «Улисс», разумеется, тоже не покидал его – и двигался бодро. Очередной, тринадцатый эпизод Джойс успел закончить к своей дате, 2 февраля 1920 года. Далее шло фантастическое измышление, сногсшибательный эксперимент «Быков Солнца» с приложением эмбриологической парадигмы к истории языка и стиля. Однако, ворча и кляня в письмах свое экстравагантное предприятие, «труднейшее во всей одиссее», он к 18 мая ухитрился закончить и этот эпизод, отдав ему, по своим подсчетам, 1000 часов работы. Что же до жизненных планов, то он подумывал об Англии, об Ирландии, хотел повидать отца – но на родине уже зрела гражданская война, шли стычки и перестрелки, а грубая агрессивность, дух насилия всегда не только отталкивали, но и по-настоящему пугали его. В результате всего он, по совету Паунда, решил ненадолго съездить в Париж, с не слишком определенными дальнейшими намерениями.